место. Пенсион назначат (вполне приличный, кстати), дадут поместьишко где-нибудь в
захолустье да гражданство имперское (если своего еще нет). Чем не мечта среднего
обывателя?
Вот только егерем ему больше не быть. А ведь привыкаешь к этому. К отношению
людскому привыкаешь – к тому, как теплеют людские глаза, когда жетон твой они
подмечают. К тому, что на постоялом дворе хозяин сам пойдет в хлев ночевать, а тебе
лучшую комнату и лучшую постель обеспечит. Что трактирщик тебе, по своему почину,
нальет из бутылки, для себя отложенной – и с верхом, с горкой даже. А то еще и от денег
потом откажется. Ну и женщины, опять же. Да. У любого человека в семье есть кто-то, от
бестий пострадавший, и потому мы – враги бестий – для людей лучшие друзья. Хотя даже
этим всего не объяснить. У меня еще есть версия. По-моему, с тех пор, как перевелись
собаки, всегда бывшие верными друзьями человека, вакантное место amicus homini заняли
мы, егеря. Потому и отношение к нам такое. Человеческое.
Впрочем, это все – не главное. Хотя и значит для нас больше, чем мы это
показывать стараемся. Но не главное. Главное то, что «бывший егерь» это примерно то же,
что «бывший человек». Я вот, просто не представляю, как это можно – не быть егерем. А
кем же тогда быть, вообще?
Грустное это зрелище – егерь на пенсии. Ненормальное.
Не слышал я еще, чтобы егерь, по здоровью комиссованный, добром кончил – либо
в гладиаторы подастся, либо в грабители, либо горькую запьет. Полгода-год – и нет
человека. Сам себя сгрыз, даром, что его десять лет бестии сгрызть не могли.
По всему тому – не стал я всей правды говорить. Я же знаю, что нет у меня никакой
«цыплячки». Впрочем, любой больной ею, то же самое говорит с пеной у рта – и не врет –
сам себе верит. Ну и пусть. Пусть даже и «цыплячка» у меня. Лучше уж я в бою сгину, чем
на пенсии – уж я постараюсь никого своей смертью не подставить. Рассказал я всё, как
было, вплоть до того момента, как очнулся, к столбу наказаний привязанный. А потом
усмехнулся, продемонстрировал унгву (так все время в кармашке и пролежавшую) и
закончил:
- Ремни разрезал, собрался кое-как и – к речке. Хорошо, что логова они в своей привычке
обустраивают – у воды. Я с ходу из ручья на дерево запрыгнул, на верхушку залез и сидел
два дня.
Дерек хмыкнул.
- Повезло тебе. Местные на этот фокус уже не ведутся. Злюка рассказывал – на западной
границе отправил он людей в засидку над рекой, так верги тамошние, следы у воды
обнаружив, первым делом ветки, над водой свисающие обнюхивают и осматривают, а уж
потом по берегам ищут.
- Повезло мне, - согласился я, - так новы ж.
Покивал Дерек задумчиво, пожевал губами. И не скажешь по нему – напрягла его чем-
нибудь концовка моего рассказа, или нет. Да я к его лицу и не присматриваюсь особо –
еще заметит и задумается. Sapienti sat9.
- Ясно. Давай теперь сухую выжимку. Что в них нового?
- Повадки у них другие, с этого начну. Хотя бы то, что они меня – с наветренной стороны
тропили. Хитрить не стесняются, и ума на хитрости хватает. Да уже то, что я камнем по
башке получил…
9 Умному достаточно.
- Это не их хитрость, а твоя глупость, - Дерек перебивает, - но мысль я понял. Будем иметь
в виду. Дальше.
- На имперском они свободно разговаривают, - говорю я. Сена хмыкает недоверчиво.
Рассказ мой он весь слышал, но все равно поверить не может.
- Вообще без акцента, - настойчиво говорю я, - лидийцы или германцы какие и то по-
имперски хуже говорят.
- Это ж всю глотку перекроить надо, - ворчит Сена, - и зачем это им?
- Сами не сказали, а спросить я не догадался.
Дерек ухмыляется краем рта, а я ведь – и в самом деле просто не догадался. Возможно,
что отличное произношение и знание людского языка – не прихоть их зверобогини, а
какой-то смысл в себе несет.
- В драке как? Двумя словами – сильнее прежних? И насколько?
- Сильнее. Намного. Опыта реального у них пока мало, а скорее всего, и вовсе нет. Одно
только это меня и спасло. Опыта поднаберутся – беды нам с ними будет.
- Значит, нельзя им давать опыта набираться. Еще что?
- Глаза крупнее, голова больше, осанка прямее. На пальцах, похоже, по суставу добавилось
– ножи они теперь не в пример ловчее держат, что прямым хватом, что обратным. И – мои
все с ножами были, но я позже, уже с дерева, видел, как один верг с мечом, у меня
отобранным, упражнялся – и не сказать, что у него плохо получалось.
- Хорошие новости есть? – спрашивает, заметно помрачневший, Дерек.
- Нет… - я задумываюсь, - хотя… вот: раз у их самок теперь по два соска, так и щенков в
помете поменьше будет. Как у людей.
- Именно, что как у людей, - мрачно кивает Дерек, - заметь, это совершенно не мешает им
плодиться так, что тараканы завидуют.
Я только плечами пожимаю. Характерная оговорка, кстати. «Им». Не «нам», а «им». Уже
не в первый раз я замечаю, как егеря себя неосознанно от рода людского отделяют. Среди
молодых такого нет, а вот среди старых и опытных – чаще частого. Даже за собой
замечаю. Вот только не пойму никак – отделяя себя от людей, кого мы за новый вид бестий
считать начинаем – людей или нас самих, егерей?
- Ладно, - Дерек встает, давая понять, что разговор окончен, и решение им принято, -
Шелест, сколько рыл в клане?
- Тридцать одна лежка, - говорю я, - но, похоже, они в них теперь посвободнее спят. Место
у меня не слишком удобное для наблюдений было, но - как бы не парами даже. Так что –