Цитадель души моей - Страница 34

К оглавлению

вещать о нависшей над региментом угрозе? Заодно проверишь, действительно ли

покойный был святым – по легендам, перед их мощами все животные падают ниц и

закрывают глаза.

Ну, я и взял. А что было делать, опять же?

Недоброе место – свалка у Южных ворот. Сюда свозят все отходы с кожевенных

мастерских, что располагаются с обеих сторон городской стены к югу от Красного рынка.

На Красном же рынке (и в ближайших кварталах) располагаются три четверти всех

мясных лавок города. Отходы с них везут, разумеется, сюда же. Легко представить, какие

тут витают ароматы. Ежедневно поутру вуотацесии заливают тут все известью, но

помогает это мало – наоборот, дух становится тяжелее и злее, проникает, кажется, прямо в

мозг, даже при плотно зажатых ноздрях, и от него очень быстро начинает мутнеть в глазах.

Кстати, человеческий труп на этой свалке – настолько обычное дело, что местные нищие

давно уж промышляют тем, что добывают более-менее прилично выглядящие трупы (и их

части) для колдунов, гадалок и школяров-медикусов.

Ни ворон, ни крыс здесь нет. Точнее, они есть, но на глаза не показываются – их

чайки выжили, коих тут мириады. Даром что на Лаке одну-то редко когда увидишь – но

тут я чаек понимаю: какой смысл, напрягая глаза и мышцы, охотиться за рыбой, когда на

свалке можно жрать от пуза, никаких усилий для этого не прилагая. Вполне по-

человечески. И вообще, очень они мне префектов, на хлебном месте осевших,

напоминают – сварливые, жирные, наглые и летать уже почти не умеют. Неприятно мне на

них смотреть – красивые птицы, а превратились – в крылатых крыс каких-то. Но на этот

раз, смешно сказать, меня они успокоили. Вроде и не верил я в эти сказки – насчет святых

мощей – но мои руки и в самом деле подрагивали, когда я опустошал свой мешок перед

торопяще-жадными взорами разучившихся летать чаек. Наверное, это и в самом деле

сказки. Или Константин не был святым. Чайки, махая крыльями и разевая в крике

окрашенные красным клювы, отбирали друг у друга куски все еще парящего мяса, а я

стоял и думал о странности жизни и странном смысле, который порой скрывается за

привычным обликом происходящего.

* * *

Очнулся я от дикой боли. Хотя это очень мягко сказано – шею и голову словно

тисками сжимало. Кроме того, меня подташнивало, и ощущался во рту кислый привкус

блевотины – явные признаки сотрясения мозга. Надо же – оказывается, он у меня еще есть

– мозг-то. Я уж и не надеялся. Но вот что странно – камень прилетел мне в затылок, а

болит больше лоб. С чего бы?

Кстати, я связан. В этом-то ничего удивительного нет, с учетом последних

отложившихся в памяти событий. А вот рот у меня зачем заткнут? Они что, не хотят

слушать мои крики о пощаде и вопли ужаса? Очень странно.

Заставив себя забыть о головной боли, я открыл глаза, быстро окинул взглядом

обстановку и снова опустил веки. Вергов поблизости не видно, и можно надеяться, что

никто из них моего пробуждения тоже не заметил. И хорошо – пусть считают, что пленник

еще в отключке. А я пока ситуацию поанализирую.

Итак, что я увидел?

Вергов, повторюсь, не увидел – ни одного. Но это ничего не значит – ну, ходят где-

нибудь по своим делам. Или просто спят (что даже скорее всего). Потому что увидел я

горы – возвышались над лесом, освещенные нежными лучами восходящего солнца,

скалистые вершины и могли они быть только предгорьями Пиреней. Что, в свою очередь,

значит: верги меня всю ночь тащили, бегом, да еще и по весьма оживленным зачищенным

территориям. Утомились, небось. Кстати, северная сторона Пиреней уже полвека как

чисто людская территория. Теперь, видимо, нет.

Тогда и кляп вполне понятен, и мое состояние. Интересно, сколько раз за эту ночь

меня по голове били, чтобы я некстати не очнулся? Наверное, больше, чем за всю

предыдущую жизнь. Не говоря уже об оставшейся, да. Ну ладно, с этими вопросами

разобрались, уже хорошо. Что дальше? Привязан я, судя по еще сохранившимся в теле

остаткам ощущений, к гладкому столбу пальма в три толщиной, а стоит этот столб на

небольшой поляне под поросшим смородиновыми кустами косогором. Слева распадок

неглубокий уходит мне за спину, вода негромко журчит: опять же за спиной. Логово тут у

них, однозначно. Больно место подходящее, уж я-то знаю: насмотрелся. Лес, овраг,

всенепременный ручеек и, по обе стороны от него – лежки. Корневища, кучей наваленные

и сверху лапником прикрытые – бобровые хатки, и те со стороны аккуратней выглядят. Но,

то со стороны, а внутри даже подобие уюта какого-то имеется. Сучки торчащие

подровнены, щели тесом и ветками заделаны. Пол подстилкой травяной застелен, из

пучков переплетенных стеблей лисохвоста, с редкими ветками полыни и мяты – чтобы

блох из шерсти выгонять. Ну и запах там характерный весьма – резкий, терпкий, хоть и не

сказать, что неприятный, но тревожный. Звериный.

А к чему я привязан – то столб наказаний. Стоит такой обычно где-нибудь на

отшибе, но от логова недалеко. Обычно к нему щенков нашаливших привязывают. На

день, на ночь, особо провинившихся – дней на три-пять. Сложно сказать, кто у кого идею

стащил – в Империи похожих столбов тоже полно – столбов позора. Правда у нас, людей,

суть наказания чуток отличается. Любит у нас чернь постоять вокруг позорного столба,